Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Галочка в это время сидела на скамейке, читала стихи Киплинга. Она скользнула отсутствующим взглядом по мальчишкам, по нелепо измазанной кошке и снова уткнулась в книгу.
И все-таки я не хотел укорять девушку. В семнадцать лет все мы, вероятно, полагаем, что вселенная вертится вокруг нас, и веруем, что в свое время человечество призна́ет это. Годы превосходно лечат эту маленькую болезнь.
Я видел и другое: Галочка любила прямое открытое слово и, мне кажется, ценила нашу давнюю дружбу.
* * *Как-то поздним осенним днем ко мне заскочил запыхавшийся Павлик. Сияя такими же большими, как у сестры, глазами, он выпалил единым духом:
— Галке восемнадцать лет! Гости будут!
И исчез.
Я выругал себя. Как же это забыл о дне рождения! Ведь сегодня, и верно, восемнадцать лет моей Галке-палке, моей единомышленнице и сообщнице, той самой маленькой девочке, с которой мы дружим уже так давно. Надо непременно купить букет цветов.
И я пошел в цветочный магазин. Очень спешил — до вечера оставалось совсем немного.
Безучастная продавщица предложила мне тощие растеньица в горшках и бесстрастно уверяла, что через неделю они будут пышно цвести.
Я отказался — и побежал в соседний магазин. Нет, никак нельзя обойтись без цветов в такой день!
Но нигде не было ничего подходящего. Продавщицы предлагали зеленые кустики в горшках или советовали зайти через несколько дней.
Я вернулся домой за четверть часа до срока, и пустые руки дрожали от усталости.
Что делать? Где взять цветы?
Мои домашние готовы были пожертвовать пятью кустиками герани, что росли в деревянных ящиках на окне. Но какой это букет?
Что же делать?
Я сидел мешком и ничего не мог придумать. С пятого на десятое вспоминал прошлое — и вдруг меня осенило:
«Господи! Есть же цветы! Живые цветы! Те, которым она обрадуется больше, чем букету!».
И тогда, я побежал на балкон, выхватил из голубятни двух багряных, как закат, птиц, еще белых двухчубых бормотов и, прижав их к груди, поспешил к имениннице.
Все гости уже были в сборе. Рядом с Галочкой стоял студент, ее однокурсник. Он держал обеими руками букет садовых цветов. Большие глаза девушки сияли от гордости и счастья.
Я произвел на гостей, видно, странное впечатление. Даже не успел переодеться и был в поношенном зеленом кителе. Запыхавшись, я еле удерживал беспокойно рвавшихся птиц.
В комнате стало тихо.
Галочка подошла ко мне, взяла птиц и, как-то напряженно улыбаясь, сказала:
— Спасибо! Вот не ожидала.
И я отчетливо ощутил в ее словах ледяную вежливость и даже раздражение.
Она тут же отдала голубей Павлику, и брат унес их на кухню.
Именины пошли своим чередом, и все забыли о птицах.
А мне уже почему-то не хотелось сидеть в этой комнате, и веселиться, и пить вино.
Галочка, улучив минуту, подошла ко мне. Сохраняя на лице улыбку, она сказала сухо, негромко:
— Цветы положены к именинам. Не к чему тащить сюда птиц.
Я смотрел на ее красивое лицо, на большие, холодные сейчас глаза и молчал.
Боже мой, как могут изменяться люди!
ДВЕ СЕСТРЫ
Вот почему так бывает в жизни: и радость, и неудачи полосой находят?
Взгляните на притолоку. Видите: две желтые голубки сидят? Это Шоколадка и Одуванчик. Сестры-одногнездки, прошлогоднего вывода. Шоколадка чуть потемней пером. Вот и вся разница, на первый взгляд.
Росли они сначала неприметно, как все малышки-голышки. Потом — смотрю: юбчонки-хвостики появились, кофточки из перышек есть. Вот уж и головки друг другу клювами причесывают. Модницы!
Через пять недель впервые на крышу взлетели. Довольнешеньки! Перышко к перышку прилаживают, сияют, как самовары начищенные. И вид делают, что вовсе и не смотрят на почтарей — сверстников своих.
Жизнь у голубей короткая, раз в пять меньше нашей. Оттого растут они скоро и старятся быстро. Иная голубка ранней весной родится, а к концу лета заневестилась, закивала головкой тому, кто нравится. На следующую весну и у нее свои детишки будут.
Росли сестры — водой не разлить. Одна — попить, другая — попить, одна погулять, и другая — за ней. Так и минуло лето.
А в первый осенний день вышел я на балкон и вижу: Шоколадка одна на притолоке сидит, скучает. Где ж Одувашка? И в голубятне ее нет.
Спустился я в палисадник, взглянул на крышу: вон оно что! За светло-золотой голубкой старый трясун[24] ухаживает. Вы не смотрите, что он старый, за него всякая с радостью замуж пойдет. Статный да ладный, хоть и целые десять лет на земле прожил.
Воркует горячо, что-то наговаривает молоденькой, хвостом павлиньим выхваляется. Тут кто хочешь не устоит — обязательно в трясуна влюбится.
Голубь ей свои разные «Хоррр!» выговаривает, а Одувашка глазами блестит, крылья чуть опустила, золотым хвостом крышу подметает. Все-таки ей приятно с таким красавцем познакомиться.
Голуби довольны — и я счастлив.
А тут чувствую: нет, чего-то мне не хватает. А чего — не поймешь. Хорошо молодость расцветает! Так в чем дело?
Догадался, наконец: сидит Шоколадка одиноко и на сестру невесело посматривает.
«Ладно, — думаю, — какой у тебя возраст! Успеешь еще и полюбить, и гнездо сложить, и голубят вывести. Летай себе пока и горя не знай!».
Минула осень, пришла зима. Вот — и весна-красна, весна-чудесница, время неумолчных голубиных песен, ласковая, милая пора свадебных игр.
Старого трясуна я уговорил жениться на старушке его породы, а про Одувашку подумал: «Такая кралечка сама себе всегда мужа найдет».
И верно: только подумал — целый табунок цветной заходил возле нее.
А потом эти голубишки друг к другу повернулись, рукавчики засучили да и за молодецкое дело взялись. Полетели тут перья в разные стороны!
Можете меня ругать — я даже пальцем не пошевелил, чтоб унять их. Пусть потешатся, думаю, — не люди все же.
Вот свалка была так свалка! Только гляжу: редеет куча-мала. То один драчун, то другой крыльями затрещит — и на притолоку.
И остался тогда один на один с Одувашей — Кликун, сын Лебедя и Зари. Подошел к голубке, потрепал ее клювом по голове ласково, сказал ей тихонько голубиное слово — и бросились они в синий воздух — поиграть, силой и удалью молодой похвалиться.
А Шоколадка? Одна — и грустит по-прежнему.
Я думал — неудачные Одувашкины женихи живо к Шоколадке засватаются. Нет, не сватаются. Даже близко не подходят. Хотел было заругаться, да расхотел: насильно мил не будешь. А почему «насильно»? Ведь вон она какая красивая, Шоколадка.
Стал присматриваться к голубке внимательней. Бог знает, может, и не очень уж красивая. Головка не такая круглая, как у сестры, глаза не такие лукавые, фигурка не такая уж стройная, как вначале казалось. Вот ведь беда, скажи на милость...
